харта

A small table stood by itself near the batwing doors which gave upon the Hambry High Street; it was here that Coral Thorin, owner of the Travellers’ Rest (and the Mayor’s sister), sat on the nights when she descended from her suite “to be a part of the company.” When she came down, she came down early—when there were still more steaks than whiskey being served across the old scratched bar—and went back up around the time that Sheb, the piano player, sat down and began to pound his hideous instrument. The Mayor himself never came in lit nil, although it was well-known that he owned at least a half-interest in the Travellers’. Clan Thorin enjoyed the money the place brought in; they just didn’t enjoy the look of it after midnight, when the sawdust spread on the floor began to soak up the spilled beer and the spilled blood. Yet there was a hard streak in Coral, who had twenty years before been what was called “a wild child.” She was younger than her political brother, not so thin, and good-looking in a large-eyed, weasel-headed way. — У дверей, выводящих на Равную улицу Хэмбри, стоял отдельный маленький столик. Именно за ним сидела Корал Торин, хозяйка “Приюта путников” (и сестра мэра), когда покидала свой люкс, чтобы “погулять в компании”. Если она и спускалась в салун, то рано, когда заказывали больше стейков, чем виски… и возвращалась к себе, когда Шеб, пианист, начинал наяривать на своем расстроенном инструменте. Мэр никогда не появлялся в салуне, хотя все знали, что ему принадлежит не менее половины капитала “Приюта”. Клану Торинов нравились деньги, которые приносило это заведение. Чего они не любили, так это лицезреть его после полуночи, когда насыпанные на пол опилки начинали намокать от разлитого пива и разбрызганной крови. В Корал, однако, еще сохранялась та жилка, за которую двадцать лет назад ее прозвали “бесенком”. Была она помоложе своего брата-политика, не такая тощая, с большими красивыми глазами. Никто не смел сесть за ее столик в часы работы салуна. (ТБ 4)

Cordelia had been quite the sugarplum over the last month or so, but now that she had what she wanted (and now that Susan had come too far and promised too much to have a change of heart), she’d reverted to the sour, supercilious, often suspicious woman Susan had grown up with; the one who’d been driven into almost weekly bouts of rage by her phlegmatic, life-goes-as-’twill brother. In a way, it was a relief. It had been nerve-wracking to have Aunt Cord playing Cybilla Good-Sprite day after day. — Последний месяц или около того Корделия во всем потакала племяннице, но теперь, добившись желаемого (Сюзан зашла слишком далеко и пообещала слишком многое, чтобы дать задний ход), вновь превратилась в склочную, злобную, подозрительную женщину, какой Сюзан знала ее всю жизнь. Ту самую, что едва ли не каждую неделю выводила из себя своего флегматичного, добродушного брата. Пожалуй, обратная перемена только радовала Сюзан. Тетя Корд, изо дня в день изображающая Сибиллу-Добродетельницу, сводила ее с ума. (ТБ 4)

It was the sight of Miguel, the old mozo, that started Susan down its greased slope. He was in the middle of Seafront’s courtyard, clutching his broom of twigs against his chest and looking at the riders who passed to and fro with an expression of perplexed misery. His sombrero was twisted around on his back, and Susan observed with something like horror that Miguel—usually brushed and clean and neat as a pin—was wearing his serape inside out. — А первым камешком, что положил начало лавине, накрывшей Сюзан, стал старый слуга Мигуэль. Он стоял посреди мощеного двора Дома-на-Набережной, прижимая метлу к груди, и взглядом, полным тоски и изумления, провожал и встречал всадников, пролетавших мимо. Сомбреро сбилось ему на спину, и потрясенная Сюзан увидела, что обычно нарядный и аккуратный Мигуэль надел пончо наизнанку. (ТБ 4)

But was it likely that Slightman’s sombrero should remind Roland so strongly of the one worn by Miguel, the old mozo at Seafront in Mejis, all those years before? Or was that only his imagination? — Он не знал, как ответить на этот вопрос, но могло. Потому что сомбреро Слайтмана ничем не отличалось от сомбреро Мигуэля, старого из Дома-на-Набережной в Меджисе? (ТБ 5)

The plumper of the two stepped forward, smiling, and dropped them a deep curtsey. Her earrings, which looked like square-cut firedims, flashed and bobbed. “You are the young men from the Affiliation, so you are, and welcome you are, as well. Goodeven, sirs, and may your days be long upon the earth!” / They bowed in unison, boots forward, and thanked her in an unintended chorus that made her laugh and clap her hands. The tall woman beside her offered them a smile as spare as her frame. / “I am Olive Thorin,” the plump woman said, “the Mayor’s wife. This is my sister-in-law, Coral.” — Более полная шагнула вперед, улыбнулась, присела в глубоком реверансе. Ее серьги, крупные кубы-рубины, буквально светились изнутри. / – А вот и наши молодые люди из Альянса. Добро пожаловать, добро пожаловать. С приездом, сэры, и да будут долгими ваши дни на земле. / Все трое поклонились в унисон, выставив вперед одну ногу, нестройным хором поблагодарили женщину, отчего она засмеялась и хлопнула в ладоши. Вторая женщина одарила их сухой, как и ее тело, улыбкой. / – Я – Олив Торин. – представилась пухленькая. – жена мэра. А это сестра моего мужа, Корал. (ТБ 4)

“You will make the most beautiful Reap-Girl that ever was,” he said, and the clear sincerity in his voice made her tingle with pleasure; her cheeks grew warm again. There were five changes of costume for the Reaping Girl between the noon feast and the bonfire at dusk, each more elaborate than the last (in Gilead there would have been nine; in that way, Susan didn’t know how lucky she was), and she would have worn all five happily for Will, had he been the Reaping Lad. (This year’s Lad was Jamie McCann, a pallid and whey-faced stand-in for Hart Thorin, who was approximately forty years too old and gray for the job.) — Ты будешь самой прекрасной Девушкой Жатвы. На все времена. – Голос его звучал абсолютно искренне, и Сюзан вновь зарделась. На этот раз от удовольствия. Между обедом в полдень и праздничным костром с фейерверками в сумерках Девушке Жатвы предстояло появиться на людях в пяти костюмах, один красивее другого (в Гилеаде костюмов было девять, так что Сюзан не знала, что ей, можно сказать, повезло), и она с радостью надела бы все пять для Уилла, будь он Юношей Жатвы. Но в этот год в юноши определили Джейми Макканна, бледного и некрасивого подростка, заменившего Харта Торина, который явно не проходил по возрасту. (ТБ 4)

But remember yer promise, Will—if ye see me at Seafront—Mayor’s House—and if ye’d be my friend, see me there for the first time. — И помни о своем обещании, Уилл: если ты увидишь меня в Доме-на-Набережной и если ты мне друг, это будет наша первая встреча. (ТБ 4)

Неожиданное предложение Кудрина... выбило его из колеи. (Л. Соболев, Капитальный ремонт) — Kudrin's unexpected proposal... had unsettled him.

Появление сослуживца выбило Харта из колеи, закончил он [рассказ] скомканно и быстро. (В. Черняк, Час пробил) — The appearance of his colleague had thrown Hart off, and he finished hastily.

- Показания Лиджо - это уже нечто. Имея на руках конкретную информацию, я загоню Харта в угол. (В. Черняк, Час пробил) — 'Liggio's evidence is something. Once I've got a hold of some concrete information, I back Hart into a corner...'

Неприязнь Харта к Лиджо была слишком очевидной, спасать его он бы не стал. Напротив, он охотно упрятал бы его за решётку, будь у него стопроцентные доказательства вины Марио Лиджо. (В. Черняк, Час пробил) — Hart's dislike for Liggio was too pronounced; no way would he try to protect him. On the contrary, he would gladly have put him behind bars were he able to prove Liggio's guilt.