the+strong+en

Rhea’s hut, its stone walls and the cracked guijarros of its roof slimed with moss, huddled on the last hill of the Cöos. Beyond it was a magnificent view northwest—the Bad Grass, the desert, Hanging Rock, Eyebolt Canyon… — Хижина Риа, с каменными стенами и поросшей мхом крышей, притулилась у вершины последнего холма Кооса. С нее открывался прекрасный вид на северо-западную равнину: Плохую Траву, пустыню, Скалу Висельников, каньон Молнии… (ТБ 4)

They met in the willow grove, in several of the abandoned boathouses which stood crumbling at the northern hook of the bay, in a herder’s hut far out in the desolation of the Cöos, in an abandoned squatter’s shack hidden in the Bad Grass. — Они встречались в ивовой роще, в пустующих сараях на северной оконечности бухты, в хижине овцевода на отдальнных окраинах запустелого Кооса, в заброшенной лачуге сквоттера в Плохой Траве. (ТБ 4)

A perfect disc of silver—the Kissing Moon, as it was called in Full Earth—hung above the ragged hill five miles east of Hambry and ten miles south of Eyebolt Canyon. Below the hill the late summer heat still held, suffocating even two hours after sundown, but atop the Cöos, it was as if Reap had already come, with its strong breezes and frost-pinched air. For the woman who lived here with no company but a snake and one old mutie cat, it was to be a long night. — Идеальный серебряный диск, Целующаяся Луна, как ее звали на Полную Землю, висела над изъеденным ветром, лишенным растительности холмом, что высился в пяти милях к востоку от Хэмбри и в десяти милях к югу от каньона Молнии. Под холмом еще стояла жара позднего лета, удушливая даже через два часа после захода солнца, но на вершине Кооса уже миновала пора жатвы, и резкий ветер бросал в лицо порывы холодного воздуха. Женщине, которая жила на холме в компании старого кота-мутанта и змеи, предстояла долгая ночь. (ТБ 4)

On the hill of the Cöos, Rhea drew back from the glass, spitting curses in a voice so low and harsh that she sounded like her own snake. — На холме Коос Риа отпрянула от хрустального шара, изрыгая проклятия низким и скрипучим голосом, шипя словно змея. (ТБ 4)

It was the Cöos, the old witch-woman, and although her face was pocked with sores and her eyes sunk so deep in their sockets they could barely be seen, she gave off a peculiar sense of vitality. — То была ведьма с Кооса, и хотя лицо ее покрывали язвы, а глаза запали так глубоко, что едва виднелись в глазницах, она буквально лучилась энергией, губы ее ярко алели, словно она только что наелась зимней вишни. (ТБ 4)

She made a guarded remark... which censured strong language. (M. Twain, ‘The Autobiography of Mark Twain’, vol. II) — Мама в сдержанных выражениях осудила привычку чертыхаться.

Ophelia: "I shall the effect of this good lesson keep As watchman to my heart. But, good my brother, Do not, as some ungracious pastors do, Show me the steep and thorny way to heaven; Whilst like a puff'd and reckless libertine, Himself the primrose path of dalliance treads, And recks not his own rede. " (W. Shakespeare, ‘Hamlet’, act I, sc. 3) — Офелия: "Я сохраню, как сторожа души, Урок твой добрый. Только, милый брат, Не будь как грешный пастырь, что другим Указывает к небу путь тернистый, А сам, беспечный и пустой гуляка, Идет тропой утех, Забыв свои советы. " (перевод М. Лозинского)

The Sheriff: "...There is also a strong feeling among the men of this town that a line should be drawn between those that are straight wives and mothers and those that are... taking the primrose path." (B. Shaw, ‘The Shewing-up of Blanco Posnet’) — Шериф: "...Мужчины нашего города убеждены, что должно делаться различие между добродетельными женами и матерями и теми женщинами, которые... избрали путь порока."

‘I know I'd never trust Martha with any secret of mine, and poor old Harry had to take up with that woman in New York just to have someone to confide in, to talk to.’ ‘There was more to it than that, though, wasn't there. Morris?’ ‘Well, of course I assume so. You mean the primrose path of dalliance. Yes, that too.’ (J. O'Hara, ‘The Lockwood Concern’, book I) — - И я никогда бы не доверил Марте никакой тайны. Вот бедняге Харри и пришлось пойти на связь с той женщиной из Нью-Йорка. Ему просто нужна была собеседница. - Но ведь там был и другой интерес, а, Моррис? - Разумеется, был, насколько я могу судить. Вы имеете в виду плотские утехи. Да. Было и это.

Nine months and more he'd been at Rollo's and he was still only a mechanic. It had been a primrose path at first, promising to lead him to all kinds of opportunities for advancement. Then things had turned tough, his road thorny. (R. Greenwood, ‘Mr. Bunting’, ch. XVI) — Десятый месяц он служит у Ролло, а все еще на должности простого механика. Вначале путь его был усыпан розами, впереди мерещилось повышение за повышением. Потом вдруг застопорило, и путь этот стал тернистым.

What crimes are not committed under the sanctity of that creed "survival of the fittest", which suits the book of all you fortunate people so well! (J. Galsworthy, ‘The Patrician’, part I, ch. XVIII) — Каких только преступлений не совершают, прикрываясь теорией, что выживают наиболее приспособленные. Для всех вас, благополучных и процветающих, это очень удобная теория!

Old Dr. Baldwin was against force but strong on evolution and the "survival of the fittest". (W. Du Bois, ‘The Ordeal of Mansart’, ch. III) — Старый доктор Болдуин был против насилия, но выступал за эволюцию и "выживание наиболее приспособленных к жизни особей".

At the conference held last week-end of writers in London, H. G. Wells in a speech he made said something not very complimentary about the three tailors of Tooley Street who were settling the fate of the British Empire, and that remark met with a rebuke from Ilya Ehrenburg who mentioned that Gorki at one time in Capri did not think in beneath him to collect one metal worker, one tailor and one carpenter, and believed that these men might overthrow the Russian Empire, which seemed then as strong as the British Empire is to-day. (R. Fox, ‘The Novel and the People’, ‘Literature and Politics’) — На совещании писателей, которое состоялось в Лондоне на прошлой неделе, Г. Уэллс в своей речи неодобрительно отозвался о "трех портных с улицы Тули", которые решали судьбы Британской империи. Это замечание встретило резкий отпор со стороны Ильи Эренбурга, который сказал, что Горький одно время не считал ниже своего достоинства обучать одного металлиста, одного портного и одного плотника и верил в то, что эти люди свергнут Российскую империю, которая в то время казалась такой же мощной, как Британская империя кажется в наши дни.