the+so-called

Mrs. Kane had become very intimate with a group of clever women in the Eastern four hundred... (Th. Dreiser, ‘Jennie Gerhardt’, ch. LXI) — Среди близких друзей миссис Кейн имелось несколько блестящих женщин - представительниц лучших семейств Новой Англии...

His name was Juvenal, and he wrote satires in which he flayed the aristocracy of the empire for their vileness... I once published a novel, ‘The Metropolis’, in which I did the same thing for the so-called "Four Hundred" of New York... (U. Sinclair, ‘Mammonart’, ch. XXIV) — Звали этого поэта-обличителя Ювенал. Он писал сатиры, в которых бичевал аристократию империи за все ее подлости... я однажды напечатал роман "Метрополис", в котором точно так же обошелся с так называемыми "четырьмястами семействами" Нью-Йорка...

When I was your age I twirled the light fantastic with the best. (J. Galsworthy, ‘The Dark Flower’, part I, ch. VII) — В вашем возрасте и я танцевал не хуже прочих, "кружился, чуть земли касаясь стопами, легкими как сон"

She had given the world half a dozen volumes of verse, published under Latin titles... all of the graver kind, for her muse, disinclined to skip on a light, fantastic toe, trod a somewhat solemn measure. (W. S. Maugham, ‘Complete Short Stories’, ‘The Creative Impulse’) — Миссис Альберт Форрестер подарила миру полдюжины сборников стихотворений с латинскими названиями... и очень серьезных, ибо ее муза, не склонная являться к ней "стопой воздушной, точно в танце", шествовала несколько тяжеловатой поступью.

...he was raucously insisting that Mrs. Candy dance with him what he not very precisely called "the light fantastic". (S. Lewis, ‘It Can't Happen Here’, ch. 25) —...он хриплым басом упрашивал миссис Кэнди протанцевать с ним какой-то танец, который он довольно неопределенно называл "легкой фантазией"

...the masses of the people were intensely religious in those far-off days, properly called the Dark Ages. (W. Foster, ‘The Twilight of World Capitalism’ ch. VII) —...народные массы в те давние времена, справедливо называемые мрачным средневековьем, были глубоко религиозны.

The whiff of grape-shot can, if needful, become a blast and tempest. (Th. Carlyle, ‘The French Revolution’, part I, book V, ch. 3) — Несколько залпов в случае необходимости могут превратиться в ураган огня.

...the young general Bonaparte's pounding of the Paris mob to pieces in 1795 called in playful approval by our respectable classes "the whiff of grapeshot"... (B. Shaw, ‘Major Barbara’, ‘Preface’) —...молодой генерал Бонапарт в 1795 году приказал стрелять из пушек в народ на улицах Парижа, и в знак шутливого одобрения наши высшие классы говорили об этом расстреле, как о "нескольких залпах"...

Don't be silly, Daddy. You're always saying we could have kept India with a few whiffs of grapeshot or something. (B. Davidson, ‘Golden Horn’, ch. 11) — Не глупи, папа, ты же всегда говорил, что мы могли бы сохранить Индию, стоило только немного пострелять.

Some called Huntress the last moon of summer; some called it the first of fall. Whichever it was, it signaled a change in the life of the Barony. Men put out into the bay wearing sweaters beneath their oilskins as the winds began to turn more and more firmly into autumn’s east-west alley, and to sharpen as they turned. — Некоторые называли Охотничьей последнюю луну лета, другие считали ее первой луной осени. Как бы то ни было, восход Охотничьей Луны воспринимался как сигнал к переменам в размеренной жизни феода. Мужчины, выходя в море, поддевали свитер под непромокаемые куртки, потому что ветер свежел и становился гораздо холоднее. (ТБ 4)

In Mejis the time of reaping had begun, while overhead, clearer and clearer on each starry night, the Huntress pulled her bow and looked east over those strange, watery leagues no man or woman of Mid-World had ever seen. — В Меджисе сбор урожая начался, когда Охотничья Луна превратилась в полумесяц, который каждую звездную ночь поглядывал кончиками на восток, за бескрайнее море, где не бывали ни один мужчина, ни одна женщина Срединного мира. (ТБ 4)

Now the Huntress “filled her belly,” as the old-timers said—even at noon she could be glimpsed in the sky, a pallid vampire woman caught in bright autumn sunlight. — Охотница начала “набивать живот”, как говорили старожилы: даже в полдень луна виднелась в небе, поблескивая в ярком осеннем свете. (ТБ 4)

Gloucester: "What! hath your grace no better company?" Edgar: "The prince of darkness is a gentleman; Modo he is called and Mahu. " (W. Shakespeare, ‘King Lear’, act III, sc. 4) — Глостер: "В каком вы низком обществе, милорд!" Эдгар: "О нет. Модо/ и Ме/го злые духи. Не из простых. Князь тьмы недаром князь." (перевод Б. Пастернака)

By a whirl Henchard brought Donald dangerously near the precipice; seeing his position the Scotchman for the first time locked himself to his adversary, and all the efforts of that infuriated Prince of Darkness - as he might have, been called from his appearance just now-were inadequate to lift or loosen Farfrae for a time. (Th. Hardy, ‘The Mayor of Casterbridge’, ch. XXXVIII) — Быстро повернувшись, Хенчард толкнул Доналда, и Пют очутился в опасной близости к пропасти; осознав свое положение, шотландец впервые крепко уцепился за противника, а рассвирепевший "князь тьмы" (Хенчард сейчас был так страшен, что ему подошло бы такое прозвище) никакими силами не мог ни сдвинуть Фарфре с места, ни оторвать его от себя.

The Devil: "...Whatever they may say of me in churches on earth, I know that it is universally admitted in good society that the Prince of Darkness is a gentleman; and that is enough for me." (B. Shaw, ‘Man and Superman’, act III) — Дьявол: "...Что бы обо мне ни говорили в церквах на земле, все же мне известно: в хорошем обществе общепризнано, что Князь Тьмы - джентльмен, и мне этого достаточно."

Canterbury... within, a welter of tombs, altars, tablets, shrines: Henry IV, Thomas a Becket, Archbishop Laud, the Huguenots, and Edward, the Black Prince (Th. Dreiser, ‘The Stoic’, ch. 33) — Кентербери... Какое множество могил, склепов, надгробных памятников: Генрих IV, Томас Бекет, архиепископ Лод, гугеноты и Эдуард - Черный принц.

‘The first dog I ever had was called Prince. I called him after the Black Prince. You know, the fellow who...’ ‘Massacred all the women and children in Limoges.’ ‘I don't remember that.’ ‘The history books gloss it over.’ (Gr. Greene, ‘The Quiet American’, part II, ch. 1) — - Мою первую собаку звали Принц. Я назвал ее в честь Черного принца. Знаете, того самого, который... - Вырезал всех женщин и детей в Лиможе? - Этого я не припоминаю. - История умалчивает о его подвиге.

Rhea’s hut, its stone walls and the cracked guijarros of its roof slimed with moss, huddled on the last hill of the Cöos. Beyond it was a magnificent view northwest—the Bad Grass, the desert, Hanging Rock, Eyebolt Canyon… — Хижина Риа, с каменными стенами и поросшей мхом крышей, притулилась у вершины последнего холма Кооса. С нее открывался прекрасный вид на северо-западную равнину: Плохую Траву, пустыню, Скалу Висельников, каньон Молнии… (ТБ 4)

They met in the willow grove, in several of the abandoned boathouses which stood crumbling at the northern hook of the bay, in a herder’s hut far out in the desolation of the Cöos, in an abandoned squatter’s shack hidden in the Bad Grass. — Они встречались в ивовой роще, в пустующих сараях на северной оконечности бухты, в хижине овцевода на отдальнных окраинах запустелого Кооса, в заброшенной лачуге сквоттера в Плохой Траве. (ТБ 4)

A perfect disc of silver—the Kissing Moon, as it was called in Full Earth—hung above the ragged hill five miles east of Hambry and ten miles south of Eyebolt Canyon. Below the hill the late summer heat still held, suffocating even two hours after sundown, but atop the Cöos, it was as if Reap had already come, with its strong breezes and frost-pinched air. For the woman who lived here with no company but a snake and one old mutie cat, it was to be a long night. — Идеальный серебряный диск, Целующаяся Луна, как ее звали на Полную Землю, висела над изъеденным ветром, лишенным растительности холмом, что высился в пяти милях к востоку от Хэмбри и в десяти милях к югу от каньона Молнии. Под холмом еще стояла жара позднего лета, удушливая даже через два часа после захода солнца, но на вершине Кооса уже миновала пора жатвы, и резкий ветер бросал в лицо порывы холодного воздуха. Женщине, которая жила на холме в компании старого кота-мутанта и змеи, предстояла долгая ночь. (ТБ 4)

On the hill of the Cöos, Rhea drew back from the glass, spitting curses in a voice so low and harsh that she sounded like her own snake. — На холме Коос Риа отпрянула от хрустального шара, изрыгая проклятия низким и скрипучим голосом, шипя словно змея. (ТБ 4)

It was the Cöos, the old witch-woman, and although her face was pocked with sores and her eyes sunk so deep in their sockets they could barely be seen, she gave off a peculiar sense of vitality. — То была ведьма с Кооса, и хотя лицо ее покрывали язвы, а глаза запали так глубоко, что едва виднелись в глазницах, она буквально лучилась энергией, губы ее ярко алели, словно она только что наелась зимней вишни. (ТБ 4)

Residents of the Calla realized that children birthed in twos were the exception rather than the rule in other parts of the world and at other times in the past, but in their area of the Grand Crescent it was the singletons, like the Jaffordses’ Aaron, who were the rarities. — Жители Кальи понимали, что рождение близнецов скорее, исключение, чем правило в других частях мира и в прошлом, но в их местах, на Великой Дуге, исключением являлись дети, рождающиеся по одному, вроде Аарона Джеффордса. (ТБ 5)

… but being only nineteen and living way out here on what some call the Rim and others call the Crescent, there’s plenty he’s never seen before. — … но ему всего лишь девятнадцать, всю жизнь он провел на Краю, или на Дуге, как называют эти места, так что не видел многого. (ТБ 5)

They were on their own. Even long ago, when the Inner Baronies had glowed with light and order, they would have seen precious little sign of that bright-life out here. These were the borderlands, and life here had always been strange. — Они жили сами по себе. Даже в далеком прошлом, когда во Внутренних феодах царили свет и порядок, здесь они мало что-то видели от той светлой жизни. Эта область была пограничьем, и жизнь здесь всегда была чуточку странной. (ТБ 5)

… and yet Eddie learned a great deal from Jaffords and his wife, mostly about how life was lived out here in what Tian and Zalia called “the borderlands.” — однако Эдди узнал много интересного от Джеффордса и его жены, в основном о том, как жили в краю, который Тиан и Залия называли Пограничьем. (ТБ 5)