жатвы

Rhea’s hut, its stone walls and the cracked guijarros of its roof slimed with moss, huddled on the last hill of the Cöos. Beyond it was a magnificent view northwest—the Bad Grass, the desert, Hanging Rock, Eyebolt Canyon… — Хижина Риа, с каменными стенами и поросшей мхом крышей, притулилась у вершины последнего холма Кооса. С нее открывался прекрасный вид на северо-западную равнину: Плохую Траву, пустыню, Скалу Висельников, каньон Молнии… (ТБ 4)

They met in the willow grove, in several of the abandoned boathouses which stood crumbling at the northern hook of the bay, in a herder’s hut far out in the desolation of the Cöos, in an abandoned squatter’s shack hidden in the Bad Grass. — Они встречались в ивовой роще, в пустующих сараях на северной оконечности бухты, в хижине овцевода на отдальнных окраинах запустелого Кооса, в заброшенной лачуге сквоттера в Плохой Траве. (ТБ 4)

A perfect disc of silver—the Kissing Moon, as it was called in Full Earth—hung above the ragged hill five miles east of Hambry and ten miles south of Eyebolt Canyon. Below the hill the late summer heat still held, suffocating even two hours after sundown, but atop the Cöos, it was as if Reap had already come, with its strong breezes and frost-pinched air. For the woman who lived here with no company but a snake and one old mutie cat, it was to be a long night. — Идеальный серебряный диск, Целующаяся Луна, как ее звали на Полную Землю, висела над изъеденным ветром, лишенным растительности холмом, что высился в пяти милях к востоку от Хэмбри и в десяти милях к югу от каньона Молнии. Под холмом еще стояла жара позднего лета, удушливая даже через два часа после захода солнца, но на вершине Кооса уже миновала пора жатвы, и резкий ветер бросал в лицо порывы холодного воздуха. Женщине, которая жила на холме в компании старого кота-мутанта и змеи, предстояла долгая ночь. (ТБ 4)

On the hill of the Cöos, Rhea drew back from the glass, spitting curses in a voice so low and harsh that she sounded like her own snake. — На холме Коос Риа отпрянула от хрустального шара, изрыгая проклятия низким и скрипучим голосом, шипя словно змея. (ТБ 4)

It was the Cöos, the old witch-woman, and although her face was pocked with sores and her eyes sunk so deep in their sockets they could barely be seen, she gave off a peculiar sense of vitality. — То была ведьма с Кооса, и хотя лицо ее покрывали язвы, а глаза запали так глубоко, что едва виднелись в глазницах, она буквально лучилась энергией, губы ее ярко алели, словно она только что наелась зимней вишни. (ТБ 4)

When I was a boy in the Barony of Gilead, there were seven Fair-Days each year—Winter, Wide Earth, Sowing, Mid-Summer, Full Earth, Reaping, and Year’s End. Riddling was an important part of every Fair-Day, but it was the most important event of the Fair of Wide Earth and that of Full Earth, for the riddles told were supposed to augur well or ill for the success of the crops. — Когда я был маленьким, в феоде Гилеад каждый год проводились семь больших ярмарок, в честь Зимы, Широкой Земли, Первого Сева, Летнего Солнцестояния, Полной Земли, Завершения Жатвы и Нового года. Загадывание загадок было непременной частью каждой ярмарки, но самую важную роль они играли на праздниках Широкой и Полной Земли, потому считалось, что качество загадок напрямую влияет на урожай: чем они лучше, тем сбор больше. (ТБ 4)

When I was a boy in the Barony of Gilead, there were seven Fair-Days each year—Winter, Wide Earth, Sowing, Mid-Summer, Full Earth, Reaping, and Year’s End. Riddling was an important part of every Fair-Day, but it was the most important event of the Fair of Wide Earth and that of Full Earth, for the riddles told were supposed to augur well or ill for the success of the crops. — Когда я был маленьким, в феоде Гилеад каждый год проводились семь больших ярмарок, в честь Зимы, Широкой Земли, Первого Сева, Летнего Солнцестояния, Полной Земли, Завершения Жатвы и Нового года. Загадывание загадок было непременной частью каждой ярмарки, но самую важную роль они играли на праздниках Широкой и Полной Земли, потому считалось, что качество загадок напрямую влияет на урожай: чем они лучше, тем сбор больше. (ТБ 4)

“You know the name, it’s on the lips of everyone in this town, I reckon. Susan Delgado, our esteemed Mayor’s soon-to-be gilly. Cordelia’s her auntie. — Сюзан Дельгадо вскорости суждено стать наложницей мэра. Корделия – ее тетка. (ТБ 4)

She’d be on Thorin’s pillow come Reap-tide, and kindle him a child before the first snow flew, perhaps a male heir, and what of it? Rich men, famous men, and well-blooded men had taken gilly-girls since the beginning of time; Arthur Eld had had better than forty himself, according to the tales. So, really, what was it to him? — После праздника Жатвы она ляжет на подушку Торина и еще до первого снега будет носить под сердцем его ребенка, может, наследника, но что тут такого? Богачи, знаменитости, аристократы заводили наложниц с незапамятных времен. У самого Артура из Эльда их было не меньше сорока, если верить легендам. Так какое, собственно, ему до этого дело? (ТБ 4)

Thorin! Mayor of Hambry! Chief Guard o’ Barony! No fool like an old fool! — Торин! Мэр Хэмбри! Командир гвардии феода! Нет большего дурака, чем старый дурак! (ТБ 4)

…when the Demon Moon was full, she would lose her virginity to Mayor Thorin, a skinny, twitchy man with fluffy white hair rising like a cloud around the bald spot on top of his head. A man whose wife regarded him with a certain weary sadness that was painful to look at. Hart Thorin was a man who laughed uproariously when a company of players put on an entertainment involving head-knocking or pretend punching or rotten fruit-throwing, but who only looked puzzled at a story which was pathetic or tragical. A knuckle-cracker, a back-slapper, a dinner-table belcher, a man who had a way of looking anxiously toward his Chancellor at almost every other word, as if to make sure he hadn’t offended Rimer in some way. — когда по небу поплывет полная Демоническая Луна, мэр Торин, костлявый, дерганый, с венчиком седых волос вкруг обширной лысины на макушке, лишит ее девственности. Мужчина, на которого его собственная жена не могла смотреть без жалости. Харт Торин чувствовал себя как рыба в воде в шумливой толпе, собравшейся, чтобы посмотреть на кулачной бой или турнир, где оружием служили гнилые фрукты, но любая трагическая или жалостливая история вызывала у него недоумение. Похлопать ближнего по плечу, смачно рыгнуть за обедом – это получалось у него мастерски, но при каждом слове он озабоченно поглядывал на своего канцлера, дабы убедиться, что никоим образом не оскорбил Раймера. (ТБ 4)

Old Doctor Death turned out to be Kimba Rimer, Thorin’s Chancellor and Minister of Inventory (Roland suspected the title had been made up special for their visit). — Старого доктора Смерть звали Кимба Раймер. Он занимал посты канцлера и министра имущества (последний, подозревал Роланд, учредили специально к их приезду). (ТБ 4)

Susan, his beloved, was dying before his eyes. / As he watched, his arms held by two villagers on each side, his neck dog-caught in a huge, rusty iron collar, she was dying. Even through the thick stench of the fire Roland could smell the dankness of the pit… and he could see the color of his own madness. Susan, lovely girl at the window, horse-drover’s daughter. She was turning black in the flames, her skin cracking open. — Сюзан, его любимая, умирала у него на глазах. / Его руки держали по два крестьянина с каждой стороны, его шею стиснул огромный ржавый ошейник, а она умирала. Даже сквозь плотный дым костра Роланд чувствовал сырость ямы… и он мог видеть цвет собственного безумия. Сюзан, прелестная девушка у окна, дочка конозаводчика. Она обугливалась в пламени, её кожа трескалась. (ТБ 1)

Susan, his beloved, was dying before his eyes. / As he watched, his arms held by two villagers on each side, his neck dog-caught in a huge, rusty iron collar, she was dying. Even through the thick stench of the fire Roland could smell the dankness of the pit… and he could see the color of his own madness. Susan, lovely girl at the window, horse-drover’s daughter. She was turning black in the flames, her skin cracking open. — Сюзан, его любимая, умирала у него на глазах. / Его руки держали по два крестьянина с каждой стороны, его шею стиснул огромный ржавый ошейник, а она умирала. Даже сквозь плотный дым костра Роланд чувствовал сырость ямы… и он мог видеть цвет собственного безумия. Сюзан, прелестная девушка у окна, дочка конозаводчика. Она обугливалась в пламени, её кожа трескалась. (ТБ 1)