Исаковский

Петроградское небо мутилось дождём, / На войну уходил эшелон. / Без конца - взвод за взводом и штык за штыком / Наполнял за вагоном вагон. (А. Блок, Петроградское небо мутилось дождём...) — The Petrograd sky was all turbid with drizzle / And a troop-train was bound for the war. / Platoon after platoon, men with rifles and bayonets / Filling carriages - more and still more.

Весёлый и радостный прибежал я домой со своими четырьмя книжками. Я показывал их всем, кому надо и не надо, и без конца говорил о школе. (М. Исаковский, На Ельнинской земле) — I ran home happily with my four books and showed them to everybody I met, expounding at length on our wonderful school.

Эту музыку я могу слушать без конца. Она успокаивает и в то же время волнует. (И. Гофф, Юноша с перчаткой) — I could listen endlessly to that music. It is at once soothing and disturbing.

Каким-то непонятным образом получилось так, что Валентина, признав допущенную ошибку, не сдалась, а наоборот, взяла верх над ним. (Г. Николаева, Жатва) — In some inexplicable way Valentina had not yielded by admitting her mistake, but, on the contrary, had gained the upper hand over him.

Сказки у него были преимущественно такие, в которых всеми гонимый мужик или батрак в конце концов всегда брал верх над барином либо попом и уж во всяком случае всегда оказывался умнее их. (М. Исаковский, На Ельнинской земле) — The tales were mostly about poor muzhiks or hired men who eventually got the better of the rich landlords or priests who oppressed them; at least the poor always turned out to be more clever than their oppressors.

Лука молчал. Старик раза два прошептал незнакомое слово и тоже сник. А как ему хотелось опередить солдата, взять над ним верх! (Г. Марков, Сибирь) — Luka said nothing. The old man whispered the strange word a few times and then fell silent too. How he would have liked to be one up on the soldier.

Но скоро желание говорить берёт верх над всякими соображениями, и он даёт волю и говорит горячо и страстно. (А. Чехов, Палата № 6) — But at last the desire to speak conquers all other considerations, and he gives way, and speaks passionately.

Ярмарка располагалась прямо в поле... На неё сходилось и съезжалось великое множество людей чуть ли не со всей Осельской волости. (М. Исаковский, На Ельнинской земле) — The fair was held in the field... Lots of people came to it from all over the volost.

Встают перед глазами и другие картины. Та же хата с промёрзшими углами, с окнами, густо покрытыми инеем. Мать прядёт лён или ткёт холстину. (М. Исаковский, На Ельнинской земле) — Other scenes arise in my mind. Our hut again, with its chilly corners and windows covered with hoarfrost. Mother is spinning flax or weaving linen.

...вновь встало перед глазами красивое лицо Овражнего, его неуверенная, блуждающая улыбка. (М. Шолохов, Они сражались за Родину) —...and again Ovrazhny's handsome face with his uncertain, wandering smile rose before his eyes.

Для Пьера, воспитанного за границей, этот вечер Анны Павловны был первый, который он видел в России. Он знал, что тут собрана вся интеллигенция Петербурга, и у него, как у ребёнка в игрушечной лавке, разбегались глаза. (Л. Толстой, Война и мир) — Pierre had been educated abroad, and this reception at Anna Pavlovna's was the first he had attended in Russia. He knew that all the intellectual lights of Petersburg were gathered there and, like a child in a toyshop, did not know which way to look.

У Дарьи Александровны разбегались глаза на этот элегантный невиданный ею экипаж, на этих прекрасных лошадей, на эти элегантные блестящие лица, окружившие её. (Л. Толстой, Анна Каренина) — Darya Alexandrovna's eyes were fairly dazzled by the elegant carriage of a pattern she had never seen before, the splendid horses, and the elegant and gorgeous people surrounding her.

Всё это для взрослых. А мне нужно было другое, и этого другого оказалось так много, что глаза разбегались: тут и всевозможные конфеты и пряники, сдобные и несдобные баранки и бублики, булки и булочки. (М. Исаковский, На Ельнинской земле) — Those things were for grown-ups. I was interested in other things and there were so many of these other things that the contemplation made me giddy. Every conceivable sort of sweets, cookies, sugar-buns, butter-buns, cakes and pies.

- Идиотское время! - раздумчиво говорил он. - Вот, влопались в новую войну. Воюем, как всегда, для отвода глаз от собственной глупости; воевать с глупостью не умеем, нет сил. (М. Горький, Дело Артамоновых) — 'Idiotic times!' he said thoughtfully. 'Now we've let ourselves in for another war. The same as always - we go to war to divert attention from our own stupidity; and we haven't got the sense or the power to go to war against stupidity.'

Хотя карты строго воспрещены, но, разумеется, у каждого под матрацем колода, и сейчас, пользуясь бесконтрольностью, дуются. Для отвода глаз, на столе целая фортеция библиотечных книг, и по жребию выбранный читает вслух. (О. Форш, Одеты камнем) — Although cards were strictly forbidden, every cadet naturally had a deck under his mattress, and taking advantage of the unsupervised hours, they played away. We had a whole stack of library books on the table as a blind and drew lots to see who was to read aloud.

Сашка действительно давал мне деньги для передачи крёстной, хотя все хорошо понимали, что деньги тут ни при чём, что даются они лишь для отвода глаз. (М. Исаковский, На Ельнинской земле) — And indeed Sashka gave me money for my godmother, but this was just for show.

Анна Петровна. Ты пожалей меня на старости лет; ты видишь, я и так насилу ноги таскаю. (А. Островский, Бедная невеста) — Anna Petrovna: You just have pity on me in my old age; you see I can hardly drag my feet along.

После полудня мы еле-еле тащили ноги. Я чувствовал себя совершенно разбитым; Дерсу тоже был болен. (В. Арсеньев, Дерсу Узала) — After midday we were on our last legs. I was entirely played out. So was Dersu.

К концу поста люди чувствовали себя вялыми, обессилевшими. Некоторые едва волочили ноги. (М. Исаковский, На Ельнинской земле) — By the end of the fast everyone felt weak and languid. Some could hardly drag their feet about.

Непринуждённое изящество формы, во многом обязанной открытиям Блока, музыкальность, рискованная близость к жестокому романсу - всё это и многое другое сообщало поэзии Есенина общедоступность и вместе импонирующую читателю исключительность. (А. Твардовский, Поэзия Михаила Исаковского) — Its natural exquisiteness of form, greatly indebted to Blok's discoveries, its musicality, its dangerous proximity to a sentimental romance - all this and much else gave Esenin's poetry a general appeal and at the same time an exceptional quality that impressed readers.

"Чудный месяц" - этот популярнейший в своё время образец "жестокого романса" - занесли к нам из Москвы работавшие там на текстильных фабриках наши женщины и девушки. (М. Исаковский, На Ельнинской земле) — Lovely Moon, a typical 'cruel-lot' song, was very popular at the time and was brought to our village from Moscow by women and girls who had gone there to work in textile factories.

Весёлый и радостный прибежал я домой со своими четырьмя книжками. Я показывал их всем, кому и не надо, и без конца говорил о школе. (М. Исаковский, На Ельнинской земле) — I ran home happily with my four books and showed them to everybody I met, expounding at length on our wonderful school.

Мне было необыкновенно весело и от шума, стоявшего в хате, и от песен, и от вина, малую толику которого предложили выпить и мне. (М. Исаковский, На Ельнинской земле) — I was put into the highest spirits by the noise and songs and the little measure of wine allotted to me.

Я принялся с большим вниманием рассматривать странное существо, по милости которого со мной совершались такие неправдоподобные события. (И. Тургенев, Призраки) — I began to scrutinize with greater attentiveness the strange being through whose favour such improbable events were befalling me.

Другие ещё удобства представлял этот постоялый двор:... поесть в нем можно было хорошо по милости толстой и румяной бабы стряпухи, которая кушанья варила вкусно и жирно... (И. Тургенев, Постоялый двор) — What also made this inn so convenient was that... a good meal could be had there by grace of the fat, apple-cheeked cook who made rich, tasty food.

По милости всё того же Сашки мне однажды сильно досталось от отца. (М. Исаковский, На Ельнинской земле) — Thanks to Sashka, I was once severely taken to task by father...

Мне казалось, что и люди, которые ехали со мной, страдали и рисковали только по моей милости. (В. Распутин, Что передать вороне?) — It seemed to me that the people who travelled with me were suffering and taking risks only because of me.

Скрепя сердце, я дал слово избегать всяких встреч с нею. (А. Бестужев-Марлинский, Страшное гаданье) — I grudgingly gave my word to awoid any meeting with her.

Устроив жене пышные похороны, Игнат окрестил сына, назвал его Фомой и, скрепя сердце, отдал его в семью крёстного отца, Маякина. (М. Горький, Фома Гордеев) — Ignat gave her an elaborate burial, had his son christened Foma, and then, with a stab of regret, placed him in the family of his godfather, Mayakin.

Как мог, я выполнял всё, что мне поручали, но делал это с большой неохотой. Хотелось всё бросить и убежать куда-нибудь на целый день. Но бросить нельзя. И скрепя сердце я оставался дома. (М. Исаковский, На Ельнинской земле) — I fulfilled my duties, but not graciously. I longed to turn my back on them and go off for the entire day, but since this was impossible I set my teeth and remained at home.

В трудные годы Иван, подобно другим охотникам, бил запрещённых зверей и птиц, однако делал это скрепя сердце... (И. Арамилев, На отдыхе) — Like other hunters, Ivan, too, used to kill forbidden animals and birds when times were hard; but he had done this with a quaking conscience...

Я показал Василию Степановичу Боровому, председателю объединённого колхоза, свои расчёты, и скрепя сердце он согласился. (С. Антонов, Поддубенские частушки) — I showed Vasili Stepanovich Borovoi, the chairman of the amalgamated collective farm, my calculations, and he reluctantly fell in with the idea.

Вскоре Шурочка подняла бунт, и дедушке Глечикову скрепя сердце пришлось выставлять новинки для всеобщего обозрения. (С. Антонов, Дело было в Пенькове) — Shurochka rebelled against this practice and, much as he hated doing it, the old man was forced to display the new books for all to see.

Отец мой был человеком молчаливым, неразговорчивым. И мать часто с упрёком говорила, что, мол, из него за целый день и словечка-то не вытянешь, молчит и молчит. (М. Исаковский, На Ельнинской земле) — My father was a taciturn man. My mother often complained of this, saying wild horses couldn't drag a word out of him.

мы славно гуляли на празднике вашем (Исаковский) – уæ куывды хорз фæцæл кодтам