назвать

Je suis prête à déclarer à la face du ciel et des hommes tout ce que nous avons senti l'un pour l'autre; je suis prête à te nommer hautement mon amant, à mourir dans tes bras d'amour et de honte. (J.-J. Rousseau, Julie ou la Nouvelle Héloïse.) — Я готова открыться в нашей любви перед Богом и людьми, я готова перед всеми назвать тебя моим возлюбленным и умереть в твоих объятиях, сгорая от блаженства и стыда.

Dans le domaine de la politique extérieure, les pressions de Washington sur l'opinion ouest-allemande ont porté leurs fruits. En affirmant que la non-implantation de nouvelles armes nucléaires serait "une catastrophe" pour l'OTAN, dont les États-Unis devraient en tirer les conséquences, M. Reagan avait annoncé la couleur. (l'Humanité.) — В области внешней политики давление Вашингтона на западногерманское общественное мнение принесло свои плоды. Утверждая, что, если не установить новое ядерное оружие в Европе, то для НАТО это явилось бы "катастрофой", которая имела бы серьезные последствия для Соединенных Штатов, Рейган высказался вполне откровенно.

Marius... avait assisté à la première phase du combat, irrésolu et frissonnant. Cependant il n'avait pu résister longtemps à ce vertige mystérieux et souverain qu'on pourrait nommer l'appel de l'abîme. (V. Hugo, Les Misérables.) — Мариус... наблюдал за первой фазой сражения, трепеща от нерешительности, но он не мог долго противиться этому таинственному и головокружительному влечению, которое можно назвать зовом из бездны.

Cette première pièce exhale une odeur sans nom dans la langue, et qu'il faudrait appeler l'odeur de pension. Elle sent le renfermé, le moisi, le rance; elle donne froid, elle est humide au nez, elle pénètre les vêtements. (H. de Balzac, Le Père Goriot.) — В этой первой комнате стоит особый запах, не имеющий названия в нашем языке: его следовало бы назвать "запах пансиона". Здесь чувствуется затхлость, плесень, гниль; этот запах вызывает дрожь, бьет чем-то промозглым в нос, пропитывает собой одежду.

L'État français était devenu l'instrument du gouvernement des nouveaux propriétaires et Louis XVIII connut bientôt les affres de leur mode de gouvernement, le parlementarisme. Un roi l'inaugura en France et put qualifier d'"introuvable" cette Chambre plus royaliste que le roi combattant successivement tous ses ministres pour imposer sa politique. (A. Ribaud, La France. Histoire d'un peuple.) — Французское государство стало орудием правления в руках новых собственников, и Людовику XVIII скоро пришлось узнать, какую грозную опасность таит в себе эта новая форма правления - парламентаризм. Король ввел ее во Франции и имел основание назвать "бесподобной" эту палату депутатов, более роялистскую, чем сам король, последовательно сражавшуюся с каждым из его министров, чтобы навязать им свою политику.

- Il aime les femmes? - Il en a plutôt peur. Je veux dire en général. Il n'est pas porté sur la chose, vous savez? (G. Simenon, Mon ami Maigret.) — - Он любит женщин? - Он, скорее, их боится. Я имею в виду женщин вообще. Бабником его назвать нельзя.

Ça n'était pas une femme, Tournefier, mais un gaillard de bon jugement, un homme solide et bien résous. De l'avoir vu ainsi troublé, Raboliot demeurait perclus. (M. Genevoix, Raboliot.) — Турнефье то уж нельзя было назвать бабой. Малый он был здравый, крепкий и рассудительный, и Рабольо просто рот разинул, увидев его в такой растерянности.

Du chou cuit à l'eau n'est pas ce qu'on pourrait appeler un régal. [...] Il est donc naturel que faire ses choux gras soit devenu une proposition alléchante, le signe que tout va bien dans la marmite. (C. Duneton, La puce à l'oreille.) — Сваренную в воде капусту трудно назвать лакомством... Естественно поэтому, что "готовить капусту на масле" стало аппетитной фразой, знаком того, что с едой все обстоит хорошо.

Il y avait en France 4000 monastères et le peuple fournira les ressources financières dont le Saint-Siège avait obtenu le maintien. Alors la papauté daigna qualifier la France de "fille aînée de l'Église", celle que Rabelais appellera bientôt l'"Unique Nourricière de la Cour Romaine", à 400000 ducats par an. (A. Ribaud, La France. Histoire d'un peuple.) — [В начале XVI века] во Франции было 4000 монастырей, французский народ поставлял им средства, уплывавшие в руки владык святого престола. Именно тогда римские папы удостоили Францию титула "старшей дочери Церкви", что дало повод Рабле вскоре назвать Францию "Незаменимой кормилицей папского двора", дававшей ему 400000 дукатов ежегодно.

(Leur) morgue ose traiter de mauvais citoyens, des vétérans blanchis dans les armées de la République, s'ils ne fléchissent pas le genou devant leur opinion. (C. Desmoulins. Le Vieux Cordelier.) — У них хватает спеси назвать плохими гражданами поседевших в боях за Республику ветеранов, если те не преклоняют колени перед их убеждениями.

Tout plûtot que le genre esthète! - affirmait-il épanoui. Vous ne voyez pas qu'on m'appellerait "Cher maître"? Y aurait de l'abus! (F. Carco, L'ami des peintres.) — Все, что угодно, только не эстетство! - восклицал он с сияющим видом. - Вы не допускаете, что меня могли бы назвать "Дорогой мэтр"? Это было бы уж слишком!

Jamais ils n'avaient paru aussi empressés l'un envers l'autre, aussi unis; mais cela, qui l'eût ravi si Fifine ne lui avait pas mis la puce à l'oreille, au contraire, à présent lui semblait mauvais signe. (H. Lavedan, Bonne étoile.) — Они никогда не были так предупредительны друг к другу, так единодушны, но если бы Фифин не заронила в его голову сомнение, это бы приводило его в восторг, а теперь, наоборот, казалось ему плохим признаком.

N'empêche, ma fille, que ton Phili ne m'appelle que "le vieux crocodile". Ne proteste pas, je l'ai entendu dans le dos bien des fois... Je ne le démentirai pas: crocodile je suis, crocodile je resterai. Il n'a rien à attendre, rien - rien que sa mort. Et même mort, ai-je eu l'imprudence d'ajouter - même mort, il peut encore faire des siennes. (Que je regrette d'avoir dit cela, de lui avoir mis la puce à l'oreille!) (F. Mauriac, Le nœud de vipères.) — "Уваженье" не помешало, дочь моя, твоему Фили назвать меня старым крокодилом. Не пытайся возражать. Я слышал это не раз собственными ушами... Да я и не возражаю: крокодил так крокодил, крокодилом и останусь. Чего ждать от старого крокодила? Только его смерти? Да еще погодите, - неосторожно добавил я, - как бы покойник не выкинул какой-нибудь неприятной штуки (жаль, что сказал это, как бы у них теперь не заработала смекалка).

Merci de tes conseils, ma chère Caro, mais, Dieu merci, je les crois inutiles. Il y a cependant dans ta lettre... deux ou frois expressions qui me mettent la puce à l'oreille. (G. Flaubert, Lettres à sa nièce Caroline.) — Спасибо за советы, моя дорогая Каро, но, слава Богу, они, по-моему, ни к чему. Однако в твоем письме есть... несколько выражений, которые меня тревожат.

Et je me suis fait connaître: - Jacques Larcher. J'écris... (R. Dorgelès, Les Croix de bois.) — Я представился: - Жак Ларше. Писатель...

Cette première pièce exhale une odeur sans nom dans la langue, et qu'il faudrait appeler l'odeur de pension. Elle sent le renfermé, le moisi, le rance; elle donne froid, elle est humide au nez, elle pénètre les vêtements. (H. de Balzac, Le Père Goriot.) — В этой первой комнате стоит особый запах, не имеющий названия в нашем языке: его следовало бы назвать "запах пансиона". Здесь чувствуется затхлость, плесень, гниль; этот запах вызывает дрожь, бьет чем-то промозглым в нос, пропитывает собой одежду.

Puis, il avait le sentiment que le génial Cantor écrivait dans sa chambre close: cela sentait le renfermé; il n'y avait pas dans sa musique cet air fort du dehors qui souffle chez d'autres, moins grands musiciens peut-être, mais plus grands hommes, - plus hommes - tels Beethoven, ou Haendel. (R. Rolland, La Révolte.) — И ему казалось, что гениальный Кантор писал всегда в закрытой комнате: в нем чувствовался затворник. В его музыке не было того свежего воздуха полей, который исходит из творений других, быть может, менее великих музыкантов, но более великих людей, как, например, Бетховен или Гендель.

Table rase. Expression empruntée de la toile des peintres avant qu'ils y aient appliqué leurs couleurs; l'esprit d'un enfant est une table rase sur laquelle les préjugés n'ont encore rien imprimé. (Voltaire, Dictionnaire philosophique.) — "Чистое полотно" - выражение, заимствованное у живописцев, называющих так холст, которого еще не коснулась кисть. Чистым полотном можно назвать и ум ребенка, еще не затронутый предрассудками.