возразил

Князь соображал... - Доверенности у меня нет от этого старого чёрта, - не поворотишь её задним числом! - возразил он. (А. Писемский, Тысяча душ) — The Count meditated. 'I have no power of attorney from that old devil, there is no way of obtaining it in retrospect,' he objected.

Задним числом хотелось, чтобы всё, оставшееся позади, было опаснее и рискованнее, чем оно оказалось на деле. (К. Симонов, Иноземцев и Рындин) — Looking back, one wanted it all to have been much more exciting and dangerous than it actually had been.

Какой постыдной была бы... роль "бескорыстного" и "незаинтересованного" судьи, судящего задним числом. (А. Михайлов, Заметки о разном и об одном) — It is really shameful to assume the role of a 'disinterested' judge, who judges decades after the event.

- Грешен, больше боюсь амазонок! - Я вовсе не амазонка, а всего только не кисейная барышня. (А. Степанов, Порт-Артур) — 'I confess that I am afraid of Amazons!' 'I am not an Amazon, but I am not just a bread-and-butter miss!'

- Ох, и тяжело сейчас Татьяне! - сказал вдруг Беридзе... - Напрасно мы ушли от неё, очень пригодилась бы ей наша помощь. - Она не кисейная барышня и не одна, с коллективом, - возразил Алексей. (В. Ажаев, Далеко от Москвы) — 'It's hard on poor Tanya!' Beridze said suddenly... 'We shouldn't have left her, our help would have come in useful to her.' 'She's not a namby-pamby miss. And she isn't alone out there - she has the collective,' Alexei retorted.

- Эх, голова, голова ты, Василий Васильевич! - возразил столоначальник. - Умней тебя, кажется, в трёх столах не найдёшь, а и ты мелко плаваешь. (А. Герцен, Кто виноват?) — 'Bah, what are you saying, Vasslli Vassilievich?' retorted the Supervisor. 'There's not a cleverer man than you employed by any of the three departments, and still you are a goose.'

- Кроме Пастухова никого не осталось, кто мог бы за такое взяться (мелко плавают, понимаешь?). (К. Федин, Необыкновенное лето) — 'Pastukhov is the only one left who could undertake such a thing (small fry, understand?)'

- Я знаю этот завод! Там есть ребята просто замечательные. - Возможно, конечно, - возразил Меньшов, усаживаясь на краешек стола. - Но, как говорится, на бога надейся, а сам не плошай. (Эм. Казакевич, Дом на площади) — 'I know that factory. There are some fine people there.' 'Possibly, possibly,' said Menshov, seating himself on the edge of the table. 'But God helps those who help themselves, as they say.'

- Ну, уж извините! - резко возразил я. - Почему это непроизвольность народного творчества вы хотите подогнать под колодку определённого образца, хорошо известного вам? (Б. Можаев, Трое) — 'Well, if you'll let me put in a word,' I broke in sharply, 'why do you want to arrange the spontaneity of folk art to fit a convenient, familiar standard framework?'

Утешительный. Помнишь, Швохнев, свою брюнетку, что называл ты пиковой дамой? Где-то она теперь, сердечная? Чай, пустилась во все тяжкие. (Н. Гоголь, Игроки) — Uteshitelny. Remember that brunette of yours, Shvokhnev, the one you called the Queen of Spades? Where is she now, the darling? She's really gone to the bad by now, I expect.

- Госпожа эта, - возразил князь с усмешкою, - пустилась теперь во все тяжкие. Он, может быть, у ней в пятом или четвёртом нумере... (А. Писемский, Тысяча душ) — 'The lady,' interrupted the Count scornfully, 'has gone all lengths. He may be fourth or fifth on her list...'

Кузнец часто задумывался, случалось, пережигал поковку, а иногда в перекур говорил заковыристо и темно: - Вот, брат Гришка, стучим мы с тобой во все тяжкие, а дела на рыбью ногу. Оттесняет нас жизнь на задний двор, чтоб нас не задирали... (Н. Грибачёв, Кузница) — Often he became absorbed in silent thought and overheated the piece he was forging, and sometimes during the break for a smoke he would say queer gloomy things: 'That's the way it is, Grisha, my lad, we hammer away for all we are worth - and where do we find ourselves? Life shoves us into the back-yard so that we won't put on airs...'

- Надо же, стекло на лампе разбил, теперь чёрта с два достанешь. - Ты считаешь, лучше бы твою голову? Под счастливой звездой родился, -... возразил Анисимов, и Захар согласно кивнул головой. (П. Проскурин, Судьба) — 'Bloody fool, breaking the lamp glass, now try and get a new one!' 'D'you think it would've been better if he'd hit your head? You must thank your lucky stars,' Anisimov said, and Zakhar nodded in agreement.

- Полетим на ковре-самолёте, - предложил Хоттабыч. - Мы все на нём прекрасно уместимся. - Не-е-ет, - решительно возразил Волька, - на ковре-самолёте я больше не ездок. Слуга покорный! С меня за глаза хватит полёта в Индию. Не хочу я больше мёрзнуть, как собака! (Л. Лагин, Старик Хоттабыч) — 'Let's go by magic carpet,' Hottabych suggested. 'There's enough room for all of us.' 'Oh no,' Volka objected strongly. 'No more magic carpets for me. Thanks a lot! Our last trip to India was enough for me! I don't want to freeze like a dog a second time.'

Такие люди, как Иванов, не решают вопросов, а падают под их тяжестью. Они теряются, разводят руками, нервничают, жалуются, делают глупости и в конце концов, дав волю своим рыхлым, распущенным нервам, теряют под ногами почву и поступают в разряд "надломленных" и "непонятых". (А. Чехов, Письмо А. С. Суворину, 30 дек. 1888) — Men like Ivanov do not solve difficulties but collapse under their weight. They lose their heads, gesticulate, become nervous, complain, do silly things, and finally, giving rein to their flabby, undisciplined nerves, lose the ground under their feet and enter the class of the 'broken down' and 'misunderstood'.

- Но, позвольте... - возразил Евгений Павлович, теряя последнюю почву под ногами, - допустим, квартира и имущество подлежат конфискации. Но ведь я освобождён, - следовательно, тем самым оправдан и имею право жить где-нибудь. (Б. Лавренёв, Седьмой спутник) — 'But one moment,' Evgeny Pavlovich ventured, feeling his last hold slipping away. 'Even assuming that the flat and property are subject to confiscation - I have been released, have I not, consequently I am cleared and am entitled to live somewhere.'

- Но для меня и в этом случае затруднение, - начал опять Калинович, - потому что решительно не знаю, как приняться за это. - Что ж? - возразил Белавин с ударением, - это дорога торная: толцыте и отверзется всякому! (А. Писемский, Тысяча душ) — 'My difficulty in this respect,' began Kalinovich again, 'is that I haven't the faintest idea how to set about it.' 'Come now!' said Belavin emphatically. 'That's a way of sorrows. Knock and it shall be opened unto you.'