(the+east)

Rhea’s hut, its stone walls and the cracked guijarros of its roof slimed with moss, huddled on the last hill of the Cöos. Beyond it was a magnificent view northwest—the Bad Grass, the desert, Hanging Rock, Eyebolt Canyon… — Хижина Риа, с каменными стенами и поросшей мхом крышей, притулилась у вершины последнего холма Кооса. С нее открывался прекрасный вид на северо-западную равнину: Плохую Траву, пустыню, Скалу Висельников, каньон Молнии… (ТБ 4)

They met in the willow grove, in several of the abandoned boathouses which stood crumbling at the northern hook of the bay, in a herder’s hut far out in the desolation of the Cöos, in an abandoned squatter’s shack hidden in the Bad Grass. — Они встречались в ивовой роще, в пустующих сараях на северной оконечности бухты, в хижине овцевода на отдальнных окраинах запустелого Кооса, в заброшенной лачуге сквоттера в Плохой Траве. (ТБ 4)

A perfect disc of silver—the Kissing Moon, as it was called in Full Earth—hung above the ragged hill five miles east of Hambry and ten miles south of Eyebolt Canyon. Below the hill the late summer heat still held, suffocating even two hours after sundown, but atop the Cöos, it was as if Reap had already come, with its strong breezes and frost-pinched air. For the woman who lived here with no company but a snake and one old mutie cat, it was to be a long night. — Идеальный серебряный диск, Целующаяся Луна, как ее звали на Полную Землю, висела над изъеденным ветром, лишенным растительности холмом, что высился в пяти милях к востоку от Хэмбри и в десяти милях к югу от каньона Молнии. Под холмом еще стояла жара позднего лета, удушливая даже через два часа после захода солнца, но на вершине Кооса уже миновала пора жатвы, и резкий ветер бросал в лицо порывы холодного воздуха. Женщине, которая жила на холме в компании старого кота-мутанта и змеи, предстояла долгая ночь. (ТБ 4)

On the hill of the Cöos, Rhea drew back from the glass, spitting curses in a voice so low and harsh that she sounded like her own snake. — На холме Коос Риа отпрянула от хрустального шара, изрыгая проклятия низким и скрипучим голосом, шипя словно змея. (ТБ 4)

It was the Cöos, the old witch-woman, and although her face was pocked with sores and her eyes sunk so deep in their sockets they could barely be seen, she gave off a peculiar sense of vitality. — То была ведьма с Кооса, и хотя лицо ее покрывали язвы, а глаза запали так глубоко, что едва виднелись в глазницах, она буквально лучилась энергией, губы ее ярко алели, словно она только что наелась зимней вишни. (ТБ 4)

Hamlet: "...This heavy-headed revel east and west Makes us traduc'd and tax'd of other nations; They clepe us drunkards, and with swinish phrase Soil our addition; and, indeed, it takes From our achievements, though perform'd at height, The pith and marrow of our attribute..." (W. Shakespeare, ‘Hamlet’, act I, sc. 4) — Гамлет: "...Такие кутежи, Расславленные на восток и запад, Покрыли нас стыдом в чужих краях. Там наша кличка - пьяницы и свиньи, И это отнимает не шутя Какую-то существенную мелочь У наших дел, достоинств и заслуг... " (перевод Б. Пастернака)

What shall we say of that man - that working man, that I should find it necessary so to libel the glorious name - who, being practically and well acquainted with the grievances and wrongs of you, the injured pith and marrow of this land... - what, I ask you, will you say of that working man... who, at such a time, deserts his post and sells his flag... (Ch. Dickens, ‘Hard Times’, book II, ch. IV) — Что сказать о человеке, о рабочем человеке - как ни кощунственно называть его этим именем, - отлично знающем по собственному опыту все ваши обиды и гонения на вас, силу и крепость Англии... что, спрашиваю я вас, можно сказать об этом рабочем... который в такое время покидает свой боевой пост и изменяет своему знамени...

Now he leaned forward, and spoke as one who goes below the surface facts of life to the very pith and marrow of his faith, and finds words and intonation to move his hearer. (R. Greenwood, ‘Mr. Bunting at War’, ch. XV) — Сейчас Кордер наклонился вперед и заговорил как человек, который видит самую суть вещей, а не только то, что делается на поверхности жизни, и умеет находить слова и тон, покоряющие слушателя.

In British practice, the Open Door was an attempt to restore the broken balance of power in the Far East and on a world scale. It was, in other words, an instrument of "power politics". (G. Marion, ‘Bases and Empire’, part II, ch. 2) — Со стороны Англии политика "открытых дверей" была попыткой восстановить нарушенное равновесие сил на Дальнем Востоке и во всем мире. Другими словами, она была орудием "политики силы"