хоть

Nous vivions côte à côte, fraternellement, noircissant du papier, peignant des scènes moyen âge sur les carreaux de nos fenêtres, faisant des scénarios de drame, et menant une existence à la fois laborieuse et gaie... (M. Du Camp, Souvenirs littéraires.) — Мы жили бок о бок, по-братски, оба марали бумагу, рисовали средневековые сцены на окнах, писали сценарии и вели хоть и нелегкую, но веселую жизнь...

Ce qui me plaît c'est que même ton emmerdeuse d'assassinée, tu pleures dessus. Ils ne méritent pas de pitié, aucun, mais qu'est-ce qu'on y peut, s'ils sont bêtes à pleurer? (A. Wurmser, Un Homme vient au monde.) — Что мне нравится в твоем романе, так это то, что ты плачешь даже над твоей подлой убийцей. Никто из них не стоит жалости: но что же делать, если они глупы так, что хоть плачь?

La mémé avec le chignon mousseux nous quitte pas d'un sale œil et si jamais j'avais le malheur de lui beurrer une biscotte, à ma nana, elle hurlerait au triple viol... (P. Cauvin, e = mc², mon amour.) — Старуха с пышным шиньоном все время подозрительно следит за нами, и, если бы я хоть раз имел неосторожность поцеловать свою девчонку, она тут же бы завопила, что совершено тройное изнасилование.

Rappelez-vous la critique de ces dernières années. Quelle différence faisait-elle entre le sublime et le ridicule? Quel irrespect! quelle ignorance! quel gâchis! "Bouilli ou rôti, même chose!" (G. Flaubert, Correspondance.) — Вспомните литературную критику последних лет. Разве она делала хоть какое-нибудь различие между прекрасным и нелепым? Какое неуважение! Какое невежество! Какая путаница! "Что стрижено, что брито - все едино!"

Anatolie, ne trouvant rien à répondre, cherchait un stratagème qui lui eût permis de brûler à sa respectable cousine la politesse, de se sauver, de ne plus entendre des propos mornes et accablants. (A. Beaunier, La Révolte.) — Анатолия, не зная что ответить, искала какую-нибудь уловку, чтобы покинуть свою респектабельную кузину, сбежать, не слышать больше нудных, удручающих слов.

Lorsque je m'éveillai le lendemain, ma décision n'était peut-être pas moins ferme, mais il ne me paraissait plus possible de fausser politesse à mes hôtes et de partir sans inventer quelque excuse à l'étranglement de mon séjour. (A. Gide, Isabelle.) — Когда я проснулся на следующее утро, мое решение может быть и не стало менее твердым, но мне уже казалось невозможным уехать, не простившись с моими хозяевами и не объяснив им хоть как-нибудь причину моего скоропалительного отъезда.

Georges. - Est-ce que tu te sacrifies dans cette sale histoire? Est-ce que tu te sacrifies le moins du monde? Léo. - C'est chose faite. Georges. - C'est chose faite... Comment? (J. Cocteau, Les Parents terribles.) — Жорж. - Разве ты жертвуешь собой во всей этой грязной истории? Разве ты хоть сколько-нибудь жертвуешь собой? Лео. - Это уже сделано. Жорж. - Сделано?.. Как так?

On nous a fait des promesses, c'était du vent. (A. Cayatte, Ch. Spaak, M. Pons, La Prise de la Bastille.) — Нам надавали обещаний, но все они рассеялись как дым.

Dans le même quart d'heure il envisagea d'entrer dans les ordres "pour ne plus penser à rien", puis de se lancer dans la politique, de se présenter aux élections sénatoriales pour dire un peu leur fait "à tous ces jean-foutre". Et il savait bien que tout cela n'était que du vent. (M. Druon, Les Grandes familles.) — За какие-нибудь четверть часа генерал де Ла Монри сначала решил вступить в монашеский орден, "чтобы ни о чем больше не думать", затем - заняться политикой, выставить свою кандидатуру в сенат, чтобы сказать хоть немного правды "всем этим ничтожествам", но он хорошо знал, что это всего лишь пустые мечты.

L'enfant qu'elle avait porté dans son sein, la chair de sa chair... (P. Bourget, Un divorce.) — Ребенок, которого она выносила в своем чреве, плоть от ее плоти...

Sentant - bien qu'il n'ait encore que cinquante-sept ans - le soir qui tombe sur sa vie, la mort proche, le peintre, chaque jour davantage fait un avec cette terre où il ira bientôt mettre ses cendres. Cette terre, il l'aime comme il ne l'a jamais aimée. Il est chair de sa chair. (H. Perruchot, La vie de Cézanne.) — Чувствуя, хоть ему всего пятьдесят семь лет, что его жизнь приближается к закату, что смерть уже не за горами, Сезанн с каждым днем все более и более ощущает свою связь с родной землей, где скоро будет покоиться его прах. Он любит эту землю так, как никогда не любил. Это часть его бренного существа.